Даниил Кониси

Весной 1879 года в приморском городке средней Японии я случайно прослушал христианскую проповедь одного православного миссионера. Слова проповедника произвели сильное впечатление на мою юную душу, и вскоре я был крещен одним из ближайших сотрудников преосвященного Николая. Много хорошего о нем я слышал от своих духовных учителей и истинно благоговел пред его великою личностью.

Мне очень хотелось поближе подойти к нему, но не скоро мне удалось достигнуть этого. Только зимою 1881 года я, семнадцатилетний юноша, отправился в Токио, чтобы учиться в школе этого апостола Японии. В день прибытия в Токио я был представлен преосвященному. Он был высокого роста и очень хорошего сложения, имел светлые волосы; усы и борода были небольшие. Энергичное выражение лица и своеобразно блестящие голубые глаза произвели на меня впечатление.

Он очень любезно принял меня и погладил по голове.

– Молодец, – сказал он, – ты, наконец-то приехал к нам. Я давно слышал о тебе и ждал; учись же у меня. Но я вижу, что ты совсем большой. Тебе будет легче изучать христианскую религию на родном японском языке, чем на чужом – русском.

Тут я стал просить его, чтобы он разрешил мне вступить в Духовную семинарию, где в то время все научные и религиозные предметы проходились по-русски. Хотя не особенно охотно, но тем не менее он принял меня в семинарию. Вот с этого же времени я стал учеником апостола Японии.

Преосвященный Николай очень любил нас – юных учеников. Бывало, встретившись с нами в миссийском саду, смеясь, он подходил к нам.

– Ну, господа, – говорил он, – как ваши дела? Уж, наверно, вы стали хорошо говорить по-русски?

– Никак нет, Ваше преосвященство, – отвечали мы, – плохо; мало успеха.

– Ладно, ладно, – замечал он, – вы стали заметно хорошо произносить русские слова, а это, несомненно, успех. Надо поздравить вас с успехом.

При подобных случаях он вынимал из своего бумажника пятииенный кредитный билет и подавал нам со словами:

– Устройте, господа, братское собрание в субботу и купите конфект, а чай берите у эконома. Об этом я скажу ему.

Видя, что мы обрадованы и довольны подарками, он улыбался от удовольствия.

Нередко он приходил на наше собрание и очень внимательно слушал юных ораторов. Иногда и сам он говорил что-нибудь забавное и смешное. Ученики неудержно смеялись от его рассказа, а он сам был доволен этим.

Выпускные экзамены в семинарии для него были совершенным торжеством, и он больше радовался, чем сами окончившие курсы ученики. Болезнь учеников очень огорчала нежно любившего их архипастыря. Тут он не жалел ни трудов, ни средств. Если больной умирал, то просто беда – он плакал и никого слушать не хотел. Но, в конце концов, он сам совершал погребение и провожал до кладбища.

Так, преосвященный был общим отцом своих учеников.

Преосвященный Николай особенно любил христиан-японцев: для них широко открывал двери. Это очень понятно: ведь все они – духовные дети его. Он был очень чуток к духовным их нуждам. Он охотно давал им отеческие советы и направлял их на путь истины. Приезжих провинциальных христиан он угощал чаем и конфектами и указывал им, как и где жить в столице.

Его любовь не ограничивалась тесными кругами христиан. Она очень часто простиралась и на язычников. Так, когда в 1891 году было большое землетрясение в провинциях Гифу, Айчи и Мие, он собрал пожертвования от христиан других провинций и приезжих русских туристов и раздавал пострадавшим.

Он был большой патриот, горячо любил свою Русь, но его патриотизм был в строгой гармонии с христианской любовью. Он ясно понимал, что такой патриотизм важен и для Японии, и поэтому настойчиво требовал от своих последователей, чтобы они были верны Японии и ее повелителю. Однажды он выгнал одного ученика из семинарии за то, что тот оказался плохим патриотом. «Истинный христианин, – учил он, – должен быть истинным патриотом».

Последняя война для преосвященного Николая была большим испытанием, но он сравнительно легко переносил его, ибо стоял выше войны. Он работал и служил Японской Церкви, как будто не замечая, что в Восточном Китае его соотечественники воевали с японцами. Наш народ ясно понимал такое отношение его к войне и стал еще больше благоговеть пред ним.

Когда же стали привозить к нам многочисленных пленных русских, тогда дела преосвященного значительно усложнились. Он всецело погрузился в мысли о помощи им. Благодаря его хлопотам, русские солдаты получали немало духовных утешений, и всякие недоразумения, возникшие между ними и ближайшими надзирателями их, были устраняемы, и водворялось мирное отношение между ними.

После заключения мирного договора между Россией и Японией личность преосвященного Николая стала еще выше в глазах народа. Но жаль, что ему пришлось недолго пользоваться таким отношением народа. Ныне его уже не стало, но народ никогда не забудет святого его имени.

Личная жизнь преосвященного Николая вполне соответствовала его высокому служению. Он вел умеренно-аскетическую жизнь.

В доме Русской Духовной миссии он занимал только две комнаты: одна – гостиная, а другая – его кабинет. Маленькая гостиная его не знала мягкого гарнитура; единственным украшением ее служила большая гравюра Рафаэлевой Мадонны. Кабинет же его был теснее гостиной – в нем еле-еле помещались письменный стол, шкаф для платья и белья, кровать и два-три стула.

Он одевался очень просто, но чисто и прилично. Зимою он надевал теплый суконный подрясник, а летом – бумажный, светло-желтого цвета. Единственным его щегольством было употребление крахмального воротника. Только в большие праздники он надевал на себя роскошную шелковую рясу.

Так же нетребователен был он и в отношении еды: утром и вечером он пил чай, а кушал только раз в день. У преосвященного не было ни повара, ни лакея. Эконом Никанор, японец, готовил для него суп и жаркое, но третьего, сладкого, не приготовлял. Он очень редко кушал фрукты. Хотя он не отказывался от вина, но употреблял его очень редко и мало.

Утром преосвященный вставал рано – часов в шесть, и ложился около двенадцати часов ночи. По русскому обычаю, после обеда он отдыхал около часа.

Утром в продолжение двух часов он знакомился с текущими делами, то есть секретарь читал ему докладные письма провинциальных священников и проповедников, а он диктовал секретарю ответные письма. В мое время он сам преподавал нам догматику и всеобщую гражданскую историю (последняя – его любимый предмет), но в последнее время он лично никакого предмета не преподавал в семинарии. Эти же часы он посвящал переводам священных книг: Часослова, Служебника и др. Вечером он читал русские и японские газеты, писал письма в Россию, занимался записью в приходо-расходные книги Духовной миссии.

Он всегда пользовался хорошим здоровьем. Я не знаю момента, чтобы когда-нибудь он был болен и лежал в постели. Поэтому весть о его болезни, а потом о смерти особенно поразила меня.

Я не стану распространяться о том, что преосвященный Николай прекрасно владел японским языком и отлично знал наш народ, историю и литературу. Это ведь и без меня всем так известно.

Таким образом, он стоял высоко во всех отношениях человеческой жизни. Если и в наше время возможна святая жизнь на земле, то именно преосвященный Николай вел такую жизнь. Да, он был святой, по крайней мере, для нас – японцев.

 

Печатается по: Странник. СПб., 1912. №3, С. 388 – 389.