Архимандрит Николай (Касаткин)

В лице японского народа монгольская раса видимо выступает на сцену мировой истории уже не в качестве бичующей и разрушающей силы, а в качестве доброго исторического деятеля. Едва прошло двадцать лет с открытия Японии для иностранцев, и ее узнать нельзя: так она изменилась и преобразилась! Коренные государственные реформы и заимствования от иностранцев всего хорошего с изумительною быстротою и легкостью следуют одно за другим.

Тридцатипятимиллионный народ, как один человек, точно встал от сна и принялся за наперед намеченную работу, и, точно наследник, по достижении определенного возраста вступающий во владение отцовским имением, полною горстью берет накопленные другими народами сокровища цивилизации. Конечно, подобные исторические явления не могут происходить случайно, не будучи подготовлены предварительною жизнью народа. Японский народ своею исторической жизнью и приготовлен именно к тому, что мы видим ныне совершающимся среди него.

Укажем несколько черт японского народного характера, дающих ключ к объяснению современного движения.

Внутренние исторические обстоятельства Японии складывались удивительно благоприятно для выработки свободы и самостоятельности народного духа. В древние, до-сёогунские времена государство, уже разросшееся почти до настоящих пределов и, с заимствованием от Китая Конфуция, стоявшее на уровне китайской цивилизации, было похоже на семейство, в котором все члены равны перед законом и общим главою — императором. Конфуций кит. 孔子 / 孔夫子Не было тогда ни постоянного войска, ни государственной полиции; провинции управлялись назначаемыми непосредственно от императора губернаторами, которые посылались на три года; но и этот срок могли прослужить не иначе как когда нравились народу, то есть были действительно хорошими правителями. Если губернатор был особенно хорош, то народ имел право просить о назначении его на следующее трехлетие, и просьба его уважалась. Кроме губернатора, другие чиновники избирались из местного населения. В те времена всякий имел свободный доступ прямо к императору, хотел ли обжаловать что, или предложить меру, полезную для блага государства. У императорского дворца висел барабан: кто желал видеть императора и говорить с ним, тот докладывал сам о себе ударами в барабан и был тотчас принимаем. То были действительно хорошие времена жизни японского народа, и недаром японские историки с любовью останавливаются на них. В доказательство того, как счастлив был тогда народ, и как мирно и беспрепятственно наслаждался он благами жизни, рассказывают, что часто барабан сгнивал прежде, чем кто-либо имел надобность пользоваться им, или что птицы мирно вили в нем свои гнезда и выводили птенцов.

Когда с упадком центральной власти начались междоусобные войны сначала приближенных императора между собою, потом императоров с сёогунами, сёогунов с удельными князьями и последних между собою, — свобода народного духа не только не была стеснена, и не только не было поводов к тому, но напротив — многое служило к возвышению народного самосознания. В начале междоусобиц не было постоянных войск, причем, очевидно, преобладание в борьбе мог получить только тот, кого любил народ и за кого он сознательно стоял. Охлаждение народной любви к императорам за их бездеятельность и допущение разладицы в государстве было причиною и возникновения сёогунства. Затем, ни сёогуны, ни удельные князья никогда не имели поводов угнетать именно народ; если они дрались, то дрались между собою и угнетали друг друга, причем должны были наблюдать крайнюю осторожность, чтобы находящийся под их властью народ как можно менее чувствовал невзгоды военного положения и находил полное вознаграждение их или в крепком охранении своих пределов и внутренней тишины, или в контрибуциях с неприятеля, или, по крайней мере, в военной славе. Горе было тому, кто хотя временно забывался до тирании над своими собственными подданными; судьба его была скоро решаема: народ бросал его и переходил к противнику, или даже сам казнил.

У европейских писателей общее понятие о сёогуне то, что это был восточный деспот, пред которым все склонялось и молчало. Замок Нидзё (Nijo), Киото, ЯпонияЗаимствуя подобие от замка, в котором жил сёогун за тремя стенами и тремя рвами, и от любимого японского символа, — скажем, что действительно это был страшный, в три кольца свернувшийся дракон, крепко державший в своих железных когтях... Но кого? Удельных князей, этих надоевших народу нарушителей государственного покоя, беспокойную вольницу, готовую драться и терзать соседа из-за всякого ничтожного повода или и без всяких поводов, ради славолюбия или жажды приобретений. Все князья, наконец, и собраны, и размещены были вокруг сёогуна, и взор его вечно наблюдал за малейшими движениями, даже за мыслями их. Слово «омецке» (омэцукэ), как назывались сёогунские прокуроры (в переводе: «почтенный наблюдающий глаз»), буквально и выражает это понятие. Этих «омецке», тайных и явных, было бесчисленное множество. Они наблюдали и за народом также. Но что было предметом их наблюдения, и что старались предупредить они? Со стороны собственно народа одно — государственную крамолу; со стороны же поставленных над народом, начиная от удельных князей до последнего чиновника, — государственную крамолу и злоупотребление властью. Оттого-то сёогунство, несмотря на то, что оно было весьма не по вкусу удельным князьям, и стояло так долго. Для князей это была власть обуздывающая и строгая, для народа же — крепко охраняющая его безопасность, тишину и привилегии.

Никогда не было в Японии ни крестьянского состояния, ни личного рабства. Земли в удельных княжествах считались принадлежащими князьям, но далеко не в том смысле, как, например, землевладельцам в Англии, где, несмотря на то что англичане пред всем светом гордятся своею свободою, и ныне водится так, что сегодня фермер живет счастливо, а завтра, только потому, что землевладелец встал с постели левою ногою, идет по миру. В Японии удельный князь не мог так жестоко поступать с народом, живущим на его земле. Вообще какие бы то ни было притеснения со стороны князей были почти невозможны. Если они иногда проявлялись, то тотчас же останавливаемы были сёогунскою властью; если же они на время и ускользали от сёогунского взгляда, то всегда находился между притесненными смельчак, который доходил до сёогуна и приносил жалобу; ему обыкновенно не проходило это даром, — чтоб не поощрялось ябедничество и неповиновение; но дело во всяком случае тотчас же строго исследовалось, и виновный князь лишался владений. Вообще японский народ никогда не был восточным народом, в смысле безмолвного раба, с которым можно делать что угодно.

Что касается до внешних исторических обстоятельств, то они еще более способствовали выработке Император Дзимму (яп. 神武天皇 дзимму тэнно:) — первый император Японии. самостоятельности народного духа, мужества и национальной гордости японцев. В VII столетии до Pождества Xристова первый японский император Дзинму, занимавший со своим тогда еще немногочисленным народом провинцию Хиунга (Химука) на острове Киу-Сиу (Кюсю), решил отвоевать у аборигенов страны, предков нынешних айнов, более обширную и удобную для распространившегося племени местность, именно — средину острова Ниппона (Хонсю). Первая попытка его была неудачна (этого японская история и не скрывает): Дзинму был разбит и прогнан обратно в Киу-Сиу. Но это была единственная неудача Дзинму и единственное поражение японцев внешними врагами во все время их существования. Скоро Дзинму оправился и, вернувшись с новым запасом военных сил и военною опытностью, утвердился на Ниппоне, в нынешней провинции Ямато, оттеснив айнов к северу. Долго еще айны служили для японцев осёлком, на котором последние точили свое воинское мужество, пока, наконец, совершенно ослабели, рассеялись по северным от Ниппона островам и почти выродились, наподобие того, как вырождаются аборигены Америки под влиянием более сильного племени пришельцев. Нужно заметить при этом, что японцы обращались с побежденными ими айнами, особенно в древние времена, очень гуманно: не старались обратить их в униженное племя рабов, что сплошь и рядом бывает у восточных народов с побежденными; напротив, старались уравнивать их в правах с собою и привить им свое образование, что, однако, никогда не удавалось.

Императрица Дзингу в Корее.Во II столетии по Pождеству Xристову предприимчивая японская императрица Дзингу нашла другого внешнего врага для упражнения и воспитания воинской храбрости своего народа — корейцев, которые при первом же столкновении и были побеждены и стали покорно платить дань Японии. Если с течением времени эта дань прекращалась (как не было ее и в новейшие времена), то не потому, чтобы корейцы отвоевывали свою независимость, а в силу того, что японцы, занятые своими внутренними междоусобиями, не имели досуга возиться с корейцами или по политическим соображениям находили то ненужным.

Переведывались японцы и с китайцами, даже с индийцами, и история нигде не отметила какого-либо покорного поражения их. В нынешнем Сиаме есть река, и по сие время называющаяся «Японскою» и напоминающая своим именем, что воды и берега ее были свидетелями предприимчивости японцев. Во время сёогунства фамилии Асикага, в XIV и XV столетиях, китайские императоры немало написали любезных писем и переслали подарков правителям Японии, прося их обуздывать предприимчивость своих подданных, постоянно беспокоивших своими набегами китайские берега. Тоёто́ми Хидэёси (яп. 豊臣 秀吉?, 6 февраля 1536 год либо 26 марта 1537 год — 18 сентября 1598 год) — японский военный и политический деятель, объединитель Японии.А гениальный Хидеёси (Тоётоми Хидэёси), в XVI столетии предпринял даже завоевание Китая, и если бы старость не одолевала его в то время, то, несомненно, произошло бы нечто еще более лестное для японцев, чем одно разбитие японцами наголову всех китайских армий, высланных в Корею для заграждения им пути.

Даже от нашествия монголов, после того как они, овладев Китаем, соорудили огромный флот и решили завоевать Японию, японцы отделались весьма счастливо для своего национального самолюбия: они твердо держали себя при предварительных дипломатических сношениях и приготовились к отчаянной борьбе. Но морская буря заступилась за Японцев и разбила у берегов Киу-Сиу весь монгольский флот, прежде чем он мог нанести какой-либо вред японцам. И им оставалось только праздновать победу.

Словом, история японского народа не знает поражений; национальный дух японцев не ослаблен никакими внешними несчастиями, никаким унижением перед внешним врагом. И потому что удивительного, если они до последнего времени смотрели на себя как на самый великий народ в мире и с пренебрежением относились ко всем другим народам и царствам!

Однако это далеко не было тем глупым самодовольством и неисправимым самомнением, которое для многих других народов делалось и делается источником великих народных бедствий и унижения. Достаточно было в 1867 году нескольких удачных выстрелов с английских кораблей, не по японскому национальному флагу, а по прибрежным батареям и судам двух удельных князей, Нагато и Сацума, чтобы весь японский народ встрепенулся. Осмотревшись, японцы увидели и тотчас сознали, что они в военном деле до того отстали от некоторых других народов, что весьма легко могут быть побиты, могут потерять многое. Этою ясностью взгляда и трезвостью сознания японский народ обязан тому, что он, при многих других хороших качествах, исторически приобретенных, обладает еще качеством замечательного умственного развития.

В самом деле, если еще для самих японских ученых составляет спорный вопрос — была ли в Японии письменность до знакомства с Китаем, то выше всякого сомнения то, что по завоевании Кореи и приобретении чрез нее знакомства с Китаем японцы немедленно заимствовали от него, через посредство Кореи, весь буддийский канон, состоящий из восьми тысяч томов, и всех китайских классиков с обширнейшею литературой их комментаторов. Буддизм и конфуцианизм разлились по Японии с быстротой и легкостью вод во время разлива.

Тории (яп. 鳥居) — ритуальные врата, устанавливаемые перед святилищами японской религии синто.Но не умерло и национальное учение — синтоизм: оно нейтрализировало почву для самостоятельных умов Японии, которые без злобы и зависти, видя разлив по стране иностранных учений, нашли возможным отстоять против них и свои убеждения, показав чрез то, что иностранные учения не безусловно хороши и не вполне удовлетворяют японскому духу. В самом деле, Синто именно оказал великую услугу Японии тем, что он не дал слиться буддизму и конфуцианизму с японским духом, ассимилировать его себе и чрез то обратить японцев в апатичных индийцев или вялых и сонных китайцев. Синтоизм нашел ахиллесову пяту у иностранных учений и не переставал поражать их; а японцы — буддисты ли то или конфуцианисты, смотря на это, никогда не переставали сознавать себя японцами: выражаясь синтоистическим языком, «Ямато тамаси» (японская душа) никогда не умирала в них. Таким образом и вышло, что они, пользуясь всем хорошим, что только могли извлечь из буддизма и конфуцианизма, никогда не теряли свежести своего духа и готовности тотчас же воспользоваться и другим, если представится что лучшее. Эта свежесть и бодрость достаточно свидетельствуется тем дроблением буддизма на секты, которые породились в Японии, или часто из буддизма, или с примесью конфуцианизма и синтоизма. Однако нужно иметь в виду, что буддизм — самая глубокая из языческих религий, и конфуцианизм — высшая из языческих нравственных философий. Многими прекрасными нравственными качествами, конечно, японцы обязаны этим двум своим педагогам (например, нерасположением к рабству и неимением его в стране обязаны учению буддизма о равенстве и братстве всех людей; чертою великодушия, весьма свойственною японцам, мягкостью и вежливостью — конфуцианизму), еще более обязаны им своим умственным развитием.

Синтоизм, подражая своим соперникам, также развил огромную литературу, и породил немало национальных философов-скептиков, по глубине и силе мысли едва ли чем уступающих новейшим европейским отрицателям.

Вместе с конфуцианизмом перешли в Японию и китайские исторические творения, научившие японцев писать свою собственную историю и мало-помалу создать обширную историческую литературу. Потребность легкого чтения также еще в древние времена породила беллетристику; под влиянием последующих исторических событий вкус народа особенно развился к чтению военно-исторических романов, которых и родилось и родится по сие время бесчисленное множество; военно-исторические же события по преимуществу овладели и театральною сценой, весьма любимой в Японии. Вся многообразная и обильная китайско-японская литература свободно и легко обращалась в народе при помощи бесчисленного множества библиотек для чтения, в которые, впрочем, народу никогда не нужно было и ходить, так как книги из них беспрестанно разносятся по всем улицам и домам и даются для прочтения за самую ничтожную плату.

Нужно заметить при этом, что японский народ, как ни трудно изучать китайские иероглифы, почти весь поголовно грамотный и очень любящий читать. Правительство никогда не озабочивало себя много народным образованием, рекомендуя лишь его и имея разве на своем непосредственном попечении самые высшие учебные заведения. Но, имея полную свободу самообразования, японский народ всегда вполне охотно и вполне разумно пользовался ею: не было ни одной деревни, мало-мальски людной, где не находилось бы школы.

Итак, будет ли странностью, если мы скажем, что японский народ — весьма развитый народ, в массе не уступающий по развитию самым образованным народам земного шара? Конечно, читающий европеец всегда мог найти для чтения такую умную книгу, каких до последнего времени не было в Японии; но зато читающий и не столь умные книги японец, несомненно, стоит гораздо выше по уровню образования и развития, чем не читающий европеец, — японец же, как мы сказали выше, почти всякий читает. Вообще, Япония в этом отношении похожа на Америку, где если наука не достигает такой глубины и высоты, как в наиболее образованных государствах Европы, зато распространена шире, чем где-либо в Европе.

Свобода и самостоятельность японского народного духа, японская национальная гордость, значительный уровень умственного развития и вместе свежесть и бодрость народа служат двигателями современного прогресса Японии, столь изумительного для всех наблюдающих его. Целые века японцы, убаюкиваемые своими национальными учениями, дремали в сладком сознании, что они — первая нация в мире, потомки небесных богов, что другие народы — варвары, стоящие вне попечений богов и проч. Велико было удивление их и крайне неприятен укол для их самолюбия, когда, с открытием страны для иностранцев и особенно с того времени, как сами стали посещать иностранные земли, они увидели, что они совсем не единственная почтенная нация в мире, что есть много других весьма почтенных наций и что те, кого они считали варварами, напротив, далеко их превосходят умственным и политическим развитием. Но не слепы были японцы, чтобы стать упорствовать в отрицании этой столь очевидной истины, не вялы, чтобы терять время в бесплодном унынии. Они, так сказать, быстро переместили центр тяжести своей национальной гордости, поставив отныне для себя лестною задачею — возможно скорее догнать опередившие их народы, и вот — столько наделали в продолжение двадцати лет, что в истории других народов едва ли найдутся достойные параллели.

Укажем несколько примеров того, что именно сделано ими в это время.

Историческая необходимость прежних веков породила в Японии довольно сложную и трудную систему государственного устройства. Был микадо, не духовный император, как думали европейцы, а просто император, только неблагоразумно упустивший из своих рук управление войском и потому потерявший власть; был сёогун, не светский император, а главнокомандующий императорских войск, посредством их державший Японию в своей власти; было около трехсот удельных князей, полунеограниченных властителей, каждый в своем княжестве. Лишь только японцы с открытием страны для иностранцев, получили возможность сопоставить свои порядки с иностранными, они увидели все неудобство и всю несовременность их, — и государство, менее чем в десяток лет, без всяких особенных потрясений, получило совершенно другой строй и преобразилось. Удельные князья, конечно, вместе с дворянством и народом, сказали сёогуну: «Возврати власть императору и стань в ряды простых князей, потому что ты по роду и действительным правам не более как такой же князь, как и мы». Произошло несколько небольших сражений (в 1868 году) — и сёогунства, этого шестивекового учреждения, не стало.

Непосредственно вслед за этим дворянство вместе с народом сказало князьям: «Возвратите и вы вашу власть и владения императору и довольствуйтесь той пенсией, которую император даст вам в награду за государственные заслуги ваших предков». Несколько больших князей, одушевленных благородным патриотизмом, подали пример самоотвержения, возвратив свои владения императору; другие, хоть бы кто в душе и не желал того, не могли не последовать их примеру, — и удельная система, всегда так трудно уничтожимая, без одной капли крови и без малейшего государственного замешательства отошла в ряд явлений, конечно, навсегда минувших для Японии: князья составили по названию аристократию страны (кадзоку), с довольно значительными ежегодными пенсиями, сообразно с размерами их бывших ленов, но во всех других правах они сравнены с народом.

Теперь народ говорит дворянству, то есть бывшему военному сословию, состоявшему целиком на содержании сёогуна и князей и до сих пор получающему на свое содержание от государства: «Вы по какой причине даром едите государственный хлеб? Служите — тогда государство будет платить вам; а не хотите или неспособны служить, — пропитывайте себя земледелием, торговлею, ремеслами». И вот в настоящее время производится погашение дворянских пенсий единовременными выдачами из государственной казны каждому некоторой суммы, сообразно с бывшей пенсией.

Говорим: народ. Конечно, руководственную нить государственных преобразований имеет в своих руках император и его министры; но разве возможны такие коренные реформы без согласия народа? Притом же, правительство в Японии касательно государственных реформ действительно спрашивает мнение народа чрез губернаторов провинций, предписывая им предлагать народу выбирать из себя умных людей и в определенные сроки присылать их в губернские города, для составления губернских комитетов по разным государственным делам, причем определения комитетов, если они достаточно основательны, просмотренные государственным советом и утвержденные государем, обращаются в закон. Этот способ привлечения всего народа к участию в правлении — тоже плод современных реформ; это своего рода парламентаризм, новый и оригинальный, потому что японцы не заимствуют заграничных порядков зря, а по соображении последних с нуждами своей страны вводят у себя то, что прямо соответствует состоянию ее.

В школу под дождем.Система народного образования улучшена и возвышена. И прежде в Японии было множество школ; теперь она буквально покрыта сетью низших, средних и высших учебных заведений, с обдуманно составленными программами, причем приняты во внимание лучшие педагогические системы Европы и Америки. В школах, конечно, преподаются, кроме японского и китайского языков, японской и китайской истории и географии, те же науки, какие преподаются в соответственных европейских и американских школах. Вновь составлено и переведено, и беспрерывно составляется и переводится, как министерством народного просвещения, так и частными лицами, множество учебников, учебных пособий и ученых сочинений по всем отраслям науки; при переводах делается выбор, и на японском языке является лучшее из всего, что представляет европейская и американская педагогическая и ученая литература. В университете и во всех специальных учебных заведениях, как то: в военной, морской и медицинской академиях, в инженерном институте, земледельческом училище и других - преподаватели почти исключительно иностранцы; причем нужно заметить, что японское правительство для каждой отрасли знаний приглашает преподавателей из той страны, которая именно этою отраслью особенно славится: так, морскому и инженерному делу в Японии учат англичане, земледелию, садоводству и скотоводству — американцы, военному сухопутному делу — французы, медицине — немцы, живописи — итальянцы. Нужно заметить еще и то, что японское правительство старается везде пригласить лучших учителей, не щадит высокой платы за их труд; но уже требует, чтобы они действительно трудились и были полезны, — и малейшее небрежение со стороны их в исполнении своих обязанностей влечет за собою увольнение от службы, хотя бы с платою того, что следует по контракту за невыслуженный срок.

Военное и морское искусства, двадцать лет назад и не существовавшие здесь в европейском смысле, теперь совершенно в том же виде, как в Европе. Винтовой корвет «Ямато» (Япония, 1887)Сухопутное войско одето, обучено и вооружено по-европейски; о преуспеянии в морском деле достаточно свидетельствует то, что еще в прошлом году европейские моря видели японский флаг, развевавшийся на военном корвете, где капитан и весь экипаж были одни японцы; искусство в морском судостроении доведено до того, что японцы теперь сами, без всякого участия иностранцев, строят военные пароходы, в которых все до последнего гвоздя чисто-японского производства.

Об усовершенствовании японской промышленности свидетельствует то, что в Японии уже есть превосходные, снабженные паровыми машинами фабрики и заводы: прядильные, писчебумажные, мыловаренные, стеклянные, спичечные, производится по новым усовершенствованным методам разработка руд, нефтяных источников, каменного угля, которым, между прочим, снабжается и наш Владивосток.

Об изощрении в заграничной торговле достаточно говорит то, что скоро иностранным купцам в Японии совсем нечего будет делать: для возможно выгодного сбыта своих произведений за границу и получения из-за границы потребного в Японии японские торговые дома начинают всюду расставлять своих собственных агентов-японцев, чрез которых и производятся торговые операции, без посредства иностранцев. Недостает им пока торгового флота для услуг своей заграничной торговли, но и он, конечно, не замедлит явиться.

Законы страны пересмотрены и приведены в лучший, чем прежде, вид. Пытки отменены; уголовные наказания смягчены; смертная казнь оставлена только за смертоубийство; но и она в непродолжительном времени будет отменена: в настоящее время правительство озабочено между прочим изысканием мест для ссылки тяжких преступников и способов занять их работами.

Свобода и живость японского народного духа выражаются и вместе еще более изощряются текущею прессою страны. Газеты сыплются дождем, и в них весьма свободно пишется и обсуждается все, о чем кому угодно писать и рассуждать. Изредка разве иному редактору за неуместно едкие и неблагоразумные нападки на правительство приходится заплатить штраф или просидеть несколько месяцев в заключении.

Любовь народа к свободе и решимость правительства поощрять ее выражаются и в том, что в Японии заграничным миссионерам всех исповеданий и толков позволяется свободно совершать свое богослужение, проповедовать и заводить школы. Еще не издано указа о свободе вероисповеданий, так как для некоторых внутренних провинций это было бы рановременно, — народ, приверженный к буддизму, мог бы произвести волнения; но секретно предписано всем губернаторам — за христианство никого не преследовать, и на случающиеся жалобы ревнителей старых учений правительственным лицам так и отвечается: «Всякий волен проповедовать что ему угодно, лишь бы не вредное для государства, и на проповедь нет другого оружия, кроме проповеди, — учите и вы и опровергайте христиан».

Все, что делается в Японии, более чем всякое другое государство, должно интересовать Россию, как непосредственную соседку ее на крайнем Востоке. Оба государства — молодые, полные свежих сил и надежд на долгую историческую жизнь. Притом же оба — совершенно различные по своему географическому положению, вследствие чего в будущем они могут только помогать друг другу, но не встречаться одно с другим на перекрестных дорогах и не мешать одно другому.

FujiЯпония — морская держава, это — Англия будущего. Многочисленность ее народонаселения, при тесноте территории, и живая предприимчивость народа предвещают в весьма близком будущем широкое развитие ее мануфактур и ее внешней промышленности, причем и в торговых интересах и, по всей вероятности, в необходимости кое-каких территориальных приобретений на морях как для нужд своих флотов, так и для колонизации она не замедлит столкнуться с Англией и другими государствами, сильными на морях.

Россия, напротив, континентальная держава, не имеющая ни морской торговли, ни колоний. В будущем ей предстоит такой долгий и такой многоплодный труд над разработкой ее собственных богатств и над развитием внутренней промышленности, что на многие века не предвидится возможности для России искать себе дела и вместе насущного хлеба, подобно Англии, преимущественно в заграничной торговле и в развитии колоний. Избытки ее внутренних богатств, конечно, станут литься за границу, равно как из-за границы не перестанет поступать то, в чем она сама нуждается. Но это не будет главной задачей ее исторической жизни, это будет то, в чем Япония же может приносить ей существенную пользу, равно как и сама получать выгоду от того. Словом, положение обоих государств такое, что им, по-видимому, в будущем предстоит только приязнь, дружба и взаимные услуги.

Однако, отношения России к нынешней Англии не такие же ли? От торговых сношений оба государства получают взаимные выгоды; на дороге друг другу не стоят. Казалось бы, как не быть им в самых лучших дружеских отношениях? И между тем химерические опасения Англии, будто Россия угрожает ее индийским владениям, и вечное недоверие к России, словом, воображаемые, чисто духовные причины производят действительное охлаждение между двумя народами, готовое перейти и, вероятно, имеющее перейти в смертельную борьбу, так как англичане и действительно натолковали русским, — не имевшим сначала ни мысли о том, — что они должны освободить Индию от английского гнета, так что в сознании русских это сделалось как бы исторической задачей их.

Какое зло сделали русские и Австрии? Не всегда ли, напротив, помогали ей и спасали ее в трудные годины, а об освобождении славян из-под ига австрияков никогда прежде не думали? И между тем вечное разъединение в области духа католической Австрии и православной России произвело то, что неблагодарная и недоверчивая Австрия возбудила действительную антипатию русских, имеющую, вероятно, также окончиться подвигом со стороны их к действительному освобождению славян.

В той же самой Японии можно наблюдать следующее явление: англичане служат японцам более всякой другой нации — и науками, и торговлею, но, однако, симпатиями японского народа не пользуются.

Все это, конечно, потому, что жизнь человеческая — по преимуществу жизнь духа, и только в области духовной могут быть связаны и отдельные люди, и целые народы истинно-прочною связью. В этом отношении Духовная миссия, преследующая и обязанная преследовать только духовные, никак не мирские цели, имеет тем не менее и важное политическое значение.

Счастлива будет Япония, если она, помимо католичества и протестантства, прямо примет истинное христианство. Избежит она и папского гнета, и вмешательства в государственные дела ее, избежит и протестантского дробления, и вновь религиозного разложения наподобие того, какое она переживает ныне. Только истинное, неиспорченное людьми Христово учение, по мере того как оно проникает в умы, сердца и жизнь людей, дает прочную, непоколебимую основу и государственной стойкости и благосостоянию.

Желательно и для России, чтобы соседка ее сделалась единоверною ей. Это, несомненно, закрепит самую прочную связь между двумя народами и даст им возможность многие и многие века идти рука об руку во взаимной дружбе, всегда взаимно помогая и охраняя друг друга.

Хакодатэ. Православная Церковь.Японцы, кажется, и обнаруживают наклонность именно к Православию. Не нравится им и не может нравиться такому развитому и пытливому народу гнет католичества, которое, проповедуя христианство, не позволяет читать в подлиннике учение Христа, уже этим одним возбуждая недоверие и сомнение в подлинности проповедуемого. Весьма характеристично выражается отношение японцев к католичеству следующее обстоятельство: католические миссионеры, как ни старались, не могли завести в Японии своей семинарии; лишь только соберут учеников, оградят их строгими правилами и, по-видимому, самыми надежными преградами к сношению со внешним миром, — луч света тем не менее не замедлит проникнуть в школу, и ученики разбежатся, так что, наконец, миссионеры придумали основать Японскую семинарию в Китае, в Фучау, куда возможно скорее и отсылают молодых своих прозелитов по приобретении их и откуда, без сомнения, невозможно убежать.

Не нравится японцам и протестантство. Они изнурены и своею собственною религиозною неурядицею и пустотой, и протестантство, давая лишь Библию в руки, но предоставляя каждому понимать ее как угодно, то есть то же, что и в язычестве, оставляя людей в деле религии руководствоваться человеческими воззрениями, а не указывая ясно и определенно Божественной истины, - конечно, не может удовлетворить и успокоить их. Характеристично для протестантства в Японии то, что лучшие люди из протестантских прозелитов, многие годы бывшие преданными протестантами и проповедниками протестантства, даже терпевшие гонения за него, без всяких посторонних влияний, сами собою бросают его и делаются злыми врагами и поносителями его и, по невежеству, — всего христианства; это значит, что они прошли сквозь узкое и тощее учение и вновь очутились в пустоте, с неудовлетворенною, как прежде, религиозною жаждой.

Какая разница всего этого с Православием, которое всё — свет и глубина, которое, давая всем в руки слово Божие, само же словами Писания велит «испытывать писания» и испытующим и вопрошающим — в Священном Предании дает слышать живой голос вселенской Матери-Церкви, все уясняющий и во всем надежно руководствующий!

Характеристично и для Православия в Японии то, что православная миссия, всего восемь лет существующая, при двух постоянных за это время миссионерах, без всяких определенных материальных средств, числом христиан уже вдвое сильнее, чем католическая и все протестантские миссии взятые вместе, несмотря на то что католическая и протестантская миссии — более двадцати лет, как основаны в Японии, что у них сотни миссионеров и миссионерок и неистощимые материальные средства.

По-видимому, недалеко то время, когда для Японии разрешится вопрос, какое вероисповедание будет в ней господствующим. В России когда-то князь Владимир, ввиду необыкновенной важности подобного вопроса для России, принял все меры к наилучшему разрешению его, — сам выслушивал всех разноверных миссионеров, советовался с вельможами, посылал особое посольство заграницу для изучения вер и избрания лучшей из всех. Дай Бог, чтобы японское правительство со всею осмотрительностью и мудростью решило этот вопрос для Японии как в интересах самой истины, так и в видах духовных и вещественных польз своего народа! Вопрос этот — неизмеримой важности. От просвещения Японии христианством будет много зависеть просвещение и других монгольских народов.

 

 

 

Кто на сайте

Сейчас на сайте 11 гостей и нет пользователей